Неточные совпадения
Он видел, что мало того, чтобы сидеть ровно, не качаясь, — надо еще соображаться, ни на минуту не забывая, куда
плыть, что
под ногами
вода, и надо грести, и что непривычным рукам больно, что только смотреть на это легко, а что делать это, хотя и очень радостно, но очень трудно.
— Но все, извините-с, я не могу понять, как же быть без дороги; как идти не по дороге; как ехать, когда нет земли
под ногами; как
плыть, когда челн не на
воде?
Живая горная
вода сочилась из-под каждой горы, катилась по логам и уклонам, сливалась в бойкие речки, проходила через озера и, повернув тысячи тяжелых заводских и мельничных колес, вырывалась, наконец, на степной простор, где, как шелковые ленты, ровно и свободно
плыли красивые степные реки.
Вода страсть была холодна: у меня даже
под мышками закололо, и грудь мрет, судорога ноги тянет, а я
плыву…
Стоят по сторонам дороги старые, битые громом березы, простирая над головой моей мокрые сучья; слева,
под горой, над черной Волгой,
плывут, точно в бездонную пропасть уходя, редкие огоньки на мачтах последних пароходов и барж, бухают колеса по
воде, гудят свистки.
Ярко светит солнце, белыми птицами
плывут в небе облака, мы идем по мосткам через Волгу, гудит, вздувается лед, хлюпает
вода под тесинами мостков, на мясисто-красном соборе ярмарки горят золотые кресты. Встретилась широкорожая баба с охапкой атласных веток вербы в руках — весна идет, скоро Пасха!
Потом приснилось ей озеро и жаркий летний вечер,
под тяжко надвигающимися грозовыми тучами, — и она лежит на берегу, нагая, с золотым гладким венцом на лбу. Пахло теплою застоявшею
водою и тиною, и изнывающею от зноя травою, — а по
воде, темной и зловеще спокойной,
плыл белый лебедь, сильный, царственно-величавый. Он шумно бил по
воде крыльями и, громко шипя, приблизился, обнял ее, — стало темно и жутко…
Сидел Назарыч прямо, не качаясь, грёб не торопясь, силою одних рук, без шума, только скрипели уключины да журчала
под носом лодки встревоженная
вода и, разбегаясь от бортов, колебала тёмные отражения прибрежных зданий. Кожемякин чувствовал себя маленьким и оробевшим перед этим стариком.
Плыли против течения, а ему казалось, что он ровными толчками опускается куда-то вниз. В лад с тихим плеском
воды растекался неуёмный и точно посеребрённый насмешкою голос Тиунова.
Оно особенно выгодно и приятно потому, что в это время другими способами уженья трудно добывать хорошую рыбу; оно производится следующим образом: в маленькую рыбачью лодку садятся двое;
плывя по течению реки, один тихо правит веслом, держа лодку в расстоянии двух-трех сажен от берега, другой беспрестанно закидывает и вынимает наплавную удочку с длинной лесой, насаженную червяком, кобылкой (если они еще не пропали) или мелкой рыбкой; крючок бросается к берегу, к траве,
под кусты и наклонившиеся деревья, где
вода тиха и засорена падающими сухими листьями: к ним обыкновенно поднимается всякая рыба, иногда довольно крупная, и хватает насадку на ходу.
Тихими ночами лета море спокойно, как душа ребенка, утомленного играми дня, дремлет оно, чуть вздыхая, и, должно быть, видит какие-то яркие сны, — если
плыть ночью по его густой и теплой
воде, синие искры горят
под руками, синее пламя разливается вокруг, и душа человека тихо тает в этом огне, ласковом, точно сказка матери.
Люди в безумии страха метались по плоту; он колебался
под их ногами и от этого
плыл быстрее. Было слышно, как
вода плещет на него и хлюпает
под ним. Крики рвали воздух, люди прыгали, взмахивали руками, и лишь стройная фигура Саши неподвижно и безмолвно стояла на краю плота.
— Вижу я, господа, что за причина? Как ахнет этта малец с мосту… Ну!.. Я сейчас бегом по течению вниз, потому знаю — попал он в самое стремя, пронесет его
под мостом, ну, а там… поминай, как звали! Смотрю: шапка така́ мохнатенькая
плывет, ан это — его голова. Ну, я сейчас живым манером в
воду, сгреб его… Ну, а тут уже не мудрость!
Сашка действительно прекрасный пловец и нырок. Бросившись на одну сторону лодки, он тотчас же глубоко в
воде заворачивает
под килем и по дну
плывет прямехонько в купальню. И в то время, когда на лодке подымается общая тревога, взаимные упреки, аханье и всякая бестолочь, он сидит в купальне на ступеньке и торопливо докуривает чей-нибудь папиросный окурок. И таким же путем совершенно неожиданно Сашка выскакивает из
воды у самой лодки, искусственно выпучив глаза и задыхаясь, к общему облегчению и восторгу.
Впереди, в темноте сырой, тяжело возится и дышит невидимый буксирный пароход, как бы сопротивляясь упругой силе, влекущей его. Три огонька — два над
водою и один высоко над ними — провожают его; ближе ко мне
под тучами
плывут, точно золотые караси, еще четыре, один из них — огонь фонаря на мачте нашей баржи.
Оставьте пряжу, сестры. Солнце село.
Столбом луна блестит над нами. Полно,
Плывите вверх
под небом поиграть,
Да никого не трогайте сегодня,
Ни пешехода щекотать не смейте,
Ни рыбакам их невод отягчать
Травой и тиной — ни ребенка в
водуЗаманивать рассказами о рыбках.
Плыли под крутым обрывом; с него свешивались кудрявые стебли гороха, плети тыкв с бархатными листьями, большие жёлтые круги подсолнухов, стоя на краю обрыва, смотрели в
воду. Другой берег, низкий и ровный, тянулся куда-то вдаль, к зелёным стенам леса, и был густо покрыт травой, сочной и яркой; из неё ласково смотрели на лодку милые, как детские глазки, голубые и синие цветы. Впереди тоже стоял тёмно-зелёный лес — и река вонзалась в него, как кусок холодной стали.
Мальчик перестал читать и задумался. В избушке стало совсем тихо. Стучал маятник, за окном
плыли туманы… Клок неба вверху приводил на память яркий день где-то в других местах, где весной поют соловьи на черемухах… «Что это за жалкое детство! — думал я невольно
под однотонные звуки этого детского голоска. — Без соловьев, без цветущей весны… Только
вода да камень, заграждающий взгляду простор божьего мира. Из птиц — чуть ли не одна ворона, по склонам — скучная лиственница да изредка сосна…»
Когда
плывут на лодке и хотят
плыть скорее, то возьмут, на середине лодки, вставят в дыру большой шест, к шесту этому приделана поперек перекладина. К этой перекладине прикрепят холстинный парус, к низу паруса привяжут веревку и держат ее в руках. Потом поставят паруса против ветра. И тогда ветер надует парус так крепко, что лодка нагибается набок, веревка рвется из рук, и лодка поплывет по ветру так скоро, что
под носом лодки забурчит
вода, и берега точно бегут назад мимо лодки.
После знойной июльской ночи, студеная
вода реки словно обжигает юношу. Но это только в первый момент. Не проходит и пяти минут, как её колючие волны, плавно расступающиеся
под ударами его рук, перестают источать этот холод. Юноша
плывет легко и свободно, по направлению к черному чудовищу, которое еще час тому назад, как бы шутя и издеваясь над небольшой частью защитников побережья, слала к ним гибель и смерть из своих гаубиц.
При моментальном блеске этих огоньков вдруг открывается, что что-то самое странное
плывет с того берега через реку. Это как будто опрокинутый черный горшок с выбитым боком. Около него ни шуму, ни брызг, но вокруг его в стороны расходятся легкие кружки. Внизу
под водою точно кто-то работает невидимой гребною снастью. Еще две минуты, и Константин Ионыч ясно различил, что это совсем не горшок, а человеческое лицо, окутанное черным покровом.